Что делает «Иронию судьбы» бессмертным фильмом

Фильм Эльдара Рязанова Ирония судьбы пропесочили все кому не лень. Специально приглашенный психолог в российской прессе рассуждал о Наде, как об имитирующей личную жизнь ради того, чтобы остаться жить с матерью, а героя Лукашина представлял алкоголиком и подкаблучником. Еще один эрудированный автор высмеял с помощью Иронии целое поколение, называя тех, кто смотрел фильм, инфантилами, а сам просмотр — симптомом мировоззренческого кризиса. Об этом пишет кинокритик Андрей Алферов в блогах "Нового времени". 

Авторы, пожалуй, наиболее критического материала — писательница Оксана Забужко и публицист Анатолий Стреляный. Они разносят героев Рязанова за грубость и неотесанность с какой‑то советской яростью. Примерно такими же терминами оперировали и брежневские международники, писавшие о “загнивающем капитализме” и “мутных водах Сены или Рейна”.

Причем Стреляный и Забужко с нескрываемым желанием казаться лучше судят героев с точки зрения некоего человека с европейской улицы. Мол, европейка, обнаружив в своей постели незнакомого мужчину, обращалась бы с ним деликатнее, нежели героиня Барбары Брыльской. Я живо представил себе это: немедленное обращение в полицию — и вот европейского Лукашина обвиняют минимум во взломе, максимум — в сексуальных домогательствах.

И что вообще за понятие такое “человек с европейской улицы”? Что это за мифический Запад?

Подобная малоконструктивная критика, очевидно,— ни что иное, как война с советским прошлым. Да, эпоха, в которую Рязанов снял свое кино, ушла, но потребность в чуде остается актуальной. Новое время со всем его изобилием не обеспечило людей чудом. Лишь грубыми подделками. И однотипности, критикуемой Рязановым, не стало меньше: крупные корпорации одинаковы, как и расплодившиеся торговые центры, а по улицам вместо Волг и Жигулей носятся практически не отличающиеся друг от друга Range Rover и Mercedes. Но это все ерунда. Как и попытка судить киногероев по мещанским нормам вроде: “Вы бы полюбили такого или такую?”

Кажется, все культовые киногерои — сплошное отклонение от нормы: сумасшедшие, параноики, социопаты. Любить таких в реальной жизни с точки зрения здравого смысла невозможно. Но вот ведь парадокс: на других смотреть неинтересно, а этих любят целые поколения. В них узнают себя. Над ними потешаются, но мечтают оказаться хоть раз в шкуре того же Лукашина.

Фильм Рязанова стал такой же частью новогоднего ритуала, как елка, шампанское и оливье с мандаринами. К тому же в новогоднем показе есть мистический смысл. Ведь что такое Новый год? Время ноль, в котором встречаются, а, следовательно, и исчезают прошлое, настоящее и будущее. Если вдуматься, то в этом есть нечто не только величественное, но и жутковатое. И эти величественные и жутковатые интонации присутствуют в Иронии.

Как и американец Фрэнк Капра, снявший главную рождественскую сказу западного мира (Эта замечательная жизнь, 1946) о молодом банкире, решившем покончить с собой в рождественскую ночь, Рязанов, судя по его фильмам, справедливо считал Новый год праздником прежде всего для взрослых. Пусть они и не верят в чудеса.

Дети просят, чтобы на ночь им рассказывали одну и ту же любимую сказку. Так и взрослые зрители просят рассказывать им каждый год одну и ту же мелодраматическую сказку. И сложно себе представить, как американцы, например, критикуют Эту замечательную жизнь за то, что она, скажем, черно-белая, или за то, что ее главный герой Джордж Бэйли — не мужчина, а тряпка. Искусство можно судить лишь по законам искусства, а не нормам мифической нормальности.

Есть еще одна ключевая вещь, которая делает Иронию бессмертным фильмом. Рязанов ухитрился воплотить дух Нового года, состоящий из надежд и печали. Это его переложение Маленькой продавщицы спичек Жана Ренуара, где вместо нищей девочки — замордованный жизнью холостой советский хирург. И все происходящее Лукашину, возможно, лишь снится, как замерзавшей на холоде ренуаровской девочке, которая представляла себя танцующей, а затем оказывалась в магазине игрушек, где лейтенант, в которого она сразу влюбилась, принимает парад деревянных солдатиков. Вот и герой Мягкова грезит о том, чтобы в этот Новый год чудом попасть в другой город, другие обстоятельства, к единственной и лучшей женщине на свете.